Ставка на местное. О нетипичном немецком фермере и элитном мясокомбинате

Хозяйство фермера-свиновода Фридриха Хёллинга из Нижней Саксонии одновременно типичное и нетипичное для Германии. С одной стороны, это семейная ферма, меняющаяся с течением времени, но передающаяся из поколения в поколение. С другой – это весьма крупное по немецким меркам хозяйство, и что самое главное, сориентировано оно не на поставки унифицированного мяса для общенемецкого и мирового рынка, чем занимается большинство коллег Фридриха Хёллинга, а на элитный и недешевый сегмент локальной продукции, которая в Германии все больше и больше пользуется спросом. Думается, многие российские аграрии могли бы увидеть в этом опыте что-то полезное для себя. А в размышлениях г-на Хёллинга о будущем европейского сельского хозяйства – тем более.

Фридриху Хёллингу 43 года, то есть он молод и у него еще многое впереди. Хозяйство он получил в наследство от родителей – классическая ситуация в немецком фермерстве. У него и его супруги высшее аграрное образование. Сейчас он обрабатывает 180 га земли, на ферме единовременно стоит 4000 голов свиней на откорме – в четыре раза больше, чем в среднем свиноводческом хозяйстве Германии. Кроме него самого, в хозяйстве трудятся 2 постоянно занятых работника, еще 4–5 человек он приглашает на сезонные работы.
Половина его пашни, то есть 90 га, засевается зерновыми культурами, из которых фермер делает комбикорм своим свиньям. Но своего зерна не хватает, поэтому приходится докупать у соседей. Сделать это нетрудно, потому что в тех местах все в основном занимаются растениеводством, животноводов мало.

Для уборки зерновых Фридрих на паях с соседом купил комбайн CLAAS. Для прочих полевых и хозяйственных работ у него есть три трактора 150, 170 и 200 лошадиных сил и полный комплект необходимых навесных и прицепных орудий.

На оставшихся 90 га фермер выращивает кукурузу и рапс для производства биоэнергии, а также картофель и сахарную свеклу на продажу.

Для уборки сахарной свеклы он и еще 34 окрестных фермера купили в складчину за 600 тысяч евро комбайн ROPA. Для этого создали специальную фирму, ею руководит один из фермеров-пайщиков, который в сезон нанимает четырех механизаторов.

Урожайность картофеля на восьми гектарах – 450 ц/га. У Фридриха рядом с домом стоит специальное картофелехранилище, в котором клубни без дополнительного подогрева переносят морозы до минус 20 и могут лежать до мая. Картофель он продает в очищенном виде (но не моет) непосредственно потребителям. Для этого тоже рядом с домом у фермера есть магазинчик без продавца: вот товар, вот касса, бери картошку, плати деньги и езжай дальше. Классическая немецкая схема – на первый взгляд наивно-беззащитная, но на самом деле эффективная: картофель иногда воруют, но держать продавца на зарплате было бы дороже. Кстати, иногда анонимные покупатели оставляют за картошку денег больше, чем нужно.

Для производства биоэнергии, культивируемой правительством Германии, Фридрих и 8 других фермеров создали еще одно юридическое лицо, где директором сам Фридрих, называющий этот вид деятельности важным источником дохода.

Но, конечно, самое важно в растениеводстве г-на Хёллинга – производство кормов для собственных свиней. Своими силами обеспечить все их потребности не удается – кроме зерна, приходится докупать отходы алкогольного производства, очистки с картофелеперерабатывающей фабрики, молочную сыворотку с молзавода (это все местное, что очень важно и ценится в Германии – местная свинья должна есть местную еду; так что извне завозятся только витамины и минеральные добавки).

Каждый компонент будущего корма отправляется на анализ, и после получения информации о питательности специальный консультант составляет рационы – 4 разных варианта в зависимости от фазы откорма свиней. Рационы вводятся в компьютерную программу, компоненты загружаются в специальные контейнеры и в нужное время автоматически смешиваются до жидкой массы, которая подается поросятам.

Животных на откорм Фридрих закупает раз в неделю по 150 или 300 голов в зависимости от того, какие боксы в свинарнике освободились. Каждая голова 78 дней от роду и весом 28–30 кг стоит 70 евро. Фермер работает только с одним поставщиком поросят, он находится недалеко, в 38 километрах (опять региональность!), Фридрих сам ездит к нему. Но дело не только в территориальной близости, но и в том, что и на Фридриха, и на поставщика маленьких поросят работает один и тот же ветеринар и консультант по кормам, что сильно упрощает поросятам смену места обитания. К тому же этот поставщик работает с хорошей генетикой, что для Фридриха очень важно: мясокомбинат, на который фермер сдает свинину, предъявляет особые требования к тушам, и не любая порода соответствует этим требованиям.

По той же причине ежедневный привес свиней Фридриха составляет 760 граммов. Хотелось бы побольше, говорит фермер, но экономическая целесообразность заключается не только в быстром привесе, но и в получении определенного качества мяса. Мясокомбинат, на который поставляет свиней Фридрих, имеет определенный перечень критериев, которым должна соответствовать продукция, и один из них – толщина шпика не может превышать 10–12 мм. Если больше – падает закупочная цена.

Свиньи откармливаются у фермера 4 месяца, после чего он в собственной трехэтажной скотовозке отправляет их на бойню, с которой в виде полутуш они поступают на мясокомбинат (у мясокомбината своего забоя нет). Там сканируется и оценивается каждая полутуша. За правильно откормленную свинью Фридрих получает в среднем 170 евро за килограмм живой массы, за не очень – 150. Прибыль с каждой головы – 5–10 евро.

Такой в общих чертах бизнес фермера из Нижней Саксонии Фридриха Хёллинга. А о деталях мы говорим, сидя за столом у него в доме и попивая чай.

– Сколько поколений своей семьи вы знаете?

Задумался на несколько секунд.

– Пять. Были и дальше поколения, но я про них мало что знаю.

– И все они работали в этом хозяйстве?

– У моей мамы не было братьев, и поэтому она была наследницей своих родителей…

– А если бы были братья?

– Тогда братья наследовали бы. В Германии тогда был такой порядок, что хозяйство передавалось старшему сыну. Как в сказке про Кота в сапогах – всё достается старшему брату, а остальные идут неизвестно куда. Правда, в других регионах Германии была другая традиция – всё доставалось младшему сыну. Но сейчас, конечно, всё уже не так, всё достается всем детям, но все равно один из них должен проявить интерес к сельскому хозяйству. Мне повезло, у меня старший – сын, и он хочет заниматься сельским хозяйством. Так что, я надеюсь, все будет в старых добрых традициях наших мест.

– Извините, я вас перебил. Вы сказали, что у вашей мамы не было братьев…

– Да, поэтому она стала наследницей фермы. И у моего отца тоже было хозяйство. И когда мои родители поженились, обе фермы объединились.

– А они были рядом?

– В трех километрах друг от друга. Материнский дом они продали, а землю себе оставили.

На севере Германии, где я живу, была еще и такая традиция: хозяйство нельзя дробить, оно передавалось только одному наследнику полностью. Остальным доставались деньги, еще что-то, но хозяйство должно быть неделимым. В южной части Германии другой порядок – там всем наследникам хозяйство доставалось в равных частях, поэтому там столетиями развивалась совершенно другая культура. Маленькие, раздробленные хозяйства не могли обеспечить их хозяевам нормальную жизнь, и надо было думать о дополнительных средствах для существования. И тогда стали развиваться различные ремёсла – там, где-нибудь под Штутгартом, делали часы с кукушкой… Потом начали делать «Порше». Поэтому так у нас получилось – богатый промышленный юг Германии
и сплошное сельское хозяйство на севере.

– Каков был размер хозяйств ваших родителей на момент объединения?

– У мамы было 30 гектаров, у отца 16.

– А сейчас у вас – 180. Откуда прирост?

– На самом деле из них 90 гектаров мне не принадлежат, я их арендую. Оставшиеся 90 гектаров – это то, что я получил от родителей и потом прикупил еще. Я бы еще купил земли, но за последние четыре года цена на сельхозугодья выросла в два раза. Четыре года назад я мог за 2,5 евро купить квадратный метр, сейчас это уже 5 евро. У меня нет таких ресурсов. Цены выросли из-за кризиса евро, когда было непонятно, что с нашей валютой будет дальше. Люди ринулись покупать землю, чтобы просто вложить свои деньги. А тот, кто хочет на этой земле работать, не может ее купить, потому что столько заработать, чтобы оправдать затраты, невозможно. Бизнес будет нерентабельным.

Те 90 гектаров, которые я арендую, принадлежат местным старикам, которым уже за 80. Когда их не станет, земля перейдет к их детям, а они уже сейчас решили, что земля им не нужна и они ее продадут. Для меня это большая проблема: как только это случится, я потеряю землю, которую сегодня арендую. Сейчас, когда кто-то не хочет дальше вести фермерское хозяйство – по возрасту или по другим причинам, он дает в газету объявление о продаже, и в ответ приходит сто предложений от тех, кто хочет купить землю. А я купить ее не смогу. Вот задачка для расчета: земля стоит 50 тысяч евро за гектар, а с этого гектара я смогу заработать 500– 1000 евро прибыли в год. Сколько надо жить, чтобы оправдать затраты на покупку земли? Сейчас очень много людей, которые не слишком хорошо разбираются в финансовых проблемах, задают вопрос, во что можно вложить деньги, чтобы спасти их от инфляции. У нас инфляции нет, но есть страх, что мы можем вдруг всё потерять, и этот страх заставляет людей вкладывать сбережения в землю, поскольку она, с их точки зрения, пока дешевая. Многие рассчитывали, что, когда выйдут на пенсию, будут жить с дивидендов от акций или еще с чего-то. Но сейчас те вложения никаких денег не приносят. И люди избавляются от акций…

– А почему акции не приносят дивидендов?

– Последние годы дивидендов почти никто не платит. Можно зарабатывать деньги, перепродавая акции, но это надо уметь делать, а умеют далеко не все.

– То, что вы говорите, мне как россиянину хорошо понятно. Если земля подорожала за четыре года в два раза, значит, на рынке раздувается мыльный пузырь.

– Я бы так не сказал. Мой дедушка, ему 92 года, говорит: земля выстоит, даже если будет война или пожар, зем-ля останется всегда. Это хороший объект для инвестиций.
– А вас не настораживает тот факт, что земля так сильно подорожала не в результате активности тех, кто на ней работает, а из-за спекуляций?

– Нет, этот пузырь не лопнет. В Германии такая ситуация: каждый день бетонируется 70 гектаров земли. Это статистика. У нас строится много новых дорог. Рядом с моей фермой проходит совершенно новая дорога. Чтобы ее построить, из сельхозоборота было изъято 30 гектаров земли. Это сопоставимо с размером крупного хозяйства. И это только одна дорога! В соседнем городке тоже строят новую дорогу и там тоже заберут под нее сельхозугодья. Конечно, фермеры получат деньги за землю, которую у них отбирает государство под свои цели, но на эти деньги невозможно купить где-то рядом такую же землю.

– Прямо как у нас в Сочи… Ну да ладно. Вы сказали, что получили свое хозяйство по наследству. А что случилось с вашими родителями?

– Тут надо понимать, что в Германии получить хозяйство в наследство – это не значит, что кто-то умер. У нас есть такой закон, по которому фермеры – единственная категория предпринимателей, которая обязана, хочешь – не хочешь, платить пенсионную страховку. Но чтобы в 65 лет начать получать свою пенсию, есть только один способ – передать свое предприятие кому-то другому, например сыну. Это не значит, что ты передаешь сыну права собственности, но он должен начать хозяйствовать, принять на себя все полномочия по управлению.

– То есть если ты продолжаешь управлять фермой, ты не имеешь права получать пенсию?

– Да, если ты не передал управление другому. А сам можешь быть у него наемным работником.

– Странно.

– Но это хорошо для молодых, иначе старики до 90 лет будут сидеть на своей земле. Если 80-летний дедушка – начальник, представьте себе, как он будет модернизировать свое хозяйство. А если к управлению приходит 30–40-летний человек, он тут же начинает действовать, он не боится брать кредиты.

– Так что с вашими родителями?

– Мой отец умер, когда мне было 6 лет. Мама потом вышла замуж за другого человека, они потом переехали за 180 километров отсюда, мама в добром здравии, и муж ее тоже. А когда мне исполнилось 23 года, я стал в этом хозяйстве шефом. И так уже 20 лет. И я считаю, что мне в чем-то повезло, потому что мои друзья, у которых отцы работали до 65 лет, только в 40 начали хозяйствовать самостоятельно.

– В каком возрасте вы поняли, что хотите посвятить свою жизнь сельскому хозяйству?

– В 16 лет. После этого я получил среднее профессионально-техническое образование, потом отслужил в армии, а потом отучился в институте. Уже в институте мы проходили практику в различных сельскохозяйственных предприятиях, а по окончании вуза я пришел в свое хозяйство.

– Сколько же лет вы учились сельскому хозяйству?

– После десяти лет школы – еще шесть с половиной лет. Я, конечно, немного поторопился, можно было бы растянуть удовольствие. Но мне пришлось торопиться, потому что все время, пока я учился, моей маме приходилось нанимать управляющего, который занимался хозяйством. А это расходы.

– Как вы познакомились со своей супругой и как ее зовут?

– Ее зовут Ута. Мы учились вместе в институте. У нее была точно такая же, как и у меня, судьба, которая привела ее в этот институт. Моя жена – это лучшее, что я получил в институте.

– Так это неплохо. Особенно если вы так думаете по прошествии 20 лет.

– Тут дело не в жене, а в той ерунде, которой нас учили в институте. Все это было необязательно.

– Вы единственный ребенок у ваших родителей?

– У меня еще две сестры. И у них по трое детей.

– А супруга – единственный ребенок?

– Нет, их тоже трое. И у нас с ней тоже трое детей. В немецких крестьянских семьях всегда три ребенка.

– Вы с супругой оба работаете в хозяйстве?

– Главная ее работа – это дети и дом. Мы до сих пор, как в кино, едим все вместе – садимся за стол и обедаем. Чтоб было так, от хозяйки требуется много времени. Плюс к этому она ведет огромное количество документации по хозяйству. Когда я 20 лет назад принимал хозяйство, нанятый мамой управляющий передал мне пять таких вот папок, в них была вся документация. Сейчас у меня таких папок около четырехсот. С тех пор очень многое изменилось, потому что сейчас в Германии нужно иметь все документы, по которым должна быть возможность отследить всю производственную цепочку – от корма свиньям до колбасы. Чтобы обеспечить такую прослеживаемость, нужно хранить огромный объем всевозможной документации. И всё это лежит на моей супруге. Вся бумажная работа, вся бухгалтерия на ней, мы никого больше не нанимаем.

– Значит, за животными она не ухаживает?

– Нет, я буду рад, если она справится с тем, что на ней сейчас. Хотя, с другой стороны, помогает ли она мне в свинарнике? Конечно, помогает. Представьте себе, у меня заболела свинья. Значит, я должен ее лечить. Так вот, весь процесс лечения должен быть так задокументирован, он так жестко проверяется контролирующими органами, что мне нужен еще один человек, который будет стоять рядом с тем, кто лечит свинью, и все фиксировать. Проверки, которые у нас проводят органы ЕС…

Вот, в прошлом году вообще была сумасшедшая ситуация. Мы собираем урожай зерновых, а они нам звонят и говорят: мы будем у вас через 24 часа, принесите из подвала все свои папки. Времени только и хватило на то, чтобы поднять эти папки и положить на стол. А мне – зерно убирать.

– Какую работу в хозяйстве выполняете лично вы?

– Каждый день обязательно работаю в стойлах – наблюдаю за животными, осматриваю их, группирую для продажи, если кто готов. Посев и сбор урожая – это тоже всё на мне, я и на тракторе работаю, и на комбайне. Недостатка в работе не испытываю. Но это очень радостно. Я всегда говорю, что у меня – лучшая в мире профессия. А вот это (хлопает ладонью по лежащим на столе папкам с документацией) – неинтересно и противно. Но для этого есть жена. Но все равно в этих папках много лишнего.

– Расскажите, какую помощь вы как фермер получаете от ЕС.

– До сих пор я получал по 300 евро за гектар пашни независимо от того, что я выращиваю на этом гектаре. Но для получения этой помощи я должен соблюдать 27 предписаний ЕС, выполнение которых регулярно проверяется чиновниками. Но в ближайшем будущем мне будут продолжать платить деньги при условии, что 7% моих площадей будут соответствовать новым особым экологическим условиям, которые мне кажутся не очень разумными. И вместо нынешних 300 евро будет от 100 до 190 евро за гектар.

– Жизнь становится тяжелее?

– А мне эти деньги и не нужны. Всё, что я получаю от ЕС, я фактически отдаю дальше. Половина земель, которые я обрабатываю, взяты в аренду. Я плачу за них по 600 евро за гектар, но фактически – 300, потому что остальные 300 платит ЕС. То есть ЕС платит мне, но я их тут же отдаю за аренду.

– Что-то я не понял, почему в таком случае помощь ЕС вам не нужна. Без нее пришлось бы из своего кармана платить все 600 евро.

– Сейчас с меня можно драть 600 евро, потому что из них 300 евро я получаю от ЕС и фактически из своего кармана плачу только оставшиеся 300. Как только поддержка ЕС прекратится, у меня и у всех остальных не будет этих денег и цена аренды гектара земли упадет ровно на сумму, которой мы все лишимся. То есть я как платил 300 евро, так и буду платить. И у всех так будет.

– То есть фактически помощь от ЕС получают собственники земли.

– Да, опосредованно это так и есть.

– Но половина обрабатываемой вами земли принадлежит вам, поэтому половина денег ЕС достается все-таки именно вам.

– Да. Но я как предприниматель вижу в этом проблему всего общества. Оно, общество, таким образом поддерживает лентяев, которые ничего не делают. Я хочу свои деньги сам зарабатывать на рынке. А когда всем дают деньги, и неважно, работаешь ты на этой земле или она у тебя просто стоит под паром, то какой же это рынок? Поэтому государственные деньги мне не нравятся, ими поощряются лентяи.

– То есть если завтра объявят, что ЕС вообще ничего не будет платить фермерам, вы обрадуетесь?

– Да, буду рад. В наших условиях, с нашими почвами, при том, как я работаю, я был бы конкурентоспособен и мне это нравилось бы. Завтра, конечно, эту систему отменять нельзя, потому что у меня есть договоры, в которые заложен компонент помощи ЕС. Но если дадут переходный период, я буду рад, если эту помощь отменят. Но ее надо отменить для всех в ЕС, потому что иначе между разными странами будет неравная конкуренция.

– Вашему старшему сыну 15 лет. Вы надеетесь, что он станет вашим преемником?

– Пока он в восторге от сельского хозяйства, очень интересуется техникой. Сегодня вот поехал в Ганновер на выставку «Агритехника» (наш разговор с Фридрихом был в середине ноября 2013 года, в те дни, когда в Германии проходила упомянутая им выставка). Я тоже, кстати, там уже был и сегодня вечером еще поеду, у меня там две встречи.

– Какой у вас интерес на этой выставке?

– Мне нужна новая блочная ТЭЦ для биогазовой установки. И новые модули GPS для тракторов, нужно заменить старые. И нужна техника для внесения средств защиты растений, тоже управляемая с помощью GPS, чтобы можно было обрабатывать неровные края полей. У меня уже есть такая техника, но только для работы по прямой. А теперь требуется более умная. И нужна машина для упаковки картофеля.

– Удалось что-нибудь дельное найти на выставке?

– Да, но теперь надо поторговаться.

– А сын зачем поехал на «Агритехнику»?

– Техника! Техника! (Фридрих нарочито расширяет глаза, демонстрируя детскую радость от увиденного.) Они в школе сейчас делают специальный проект – рассматривают систему внесения навоза в землю так, чтобы было экологически безопасно. Вот сын и поехал посмотреть, какая техника под эту задачу подходит. Пока он в восторге от фермерства. Но если он потом передумает, никто заставлять его не будет. Мы не настаиваем на том, чтобы сын принял решение уже сейчас и навсегда, потому что выбор действительно очень сложный. Если посмотреть в будущее, то я вижу проблему. Высокие цены на землю, интенсивность работы на этой земле, большие расходы, которые надо произвести прежде, чем что-то получишь от хозяйства… Все это очень сложно. А в Восточной Европе находится огромное количество пустующих земель. И если их начнут там обрабатывать, то будем ли мы конкурентоспособны по отношению к тем фермерам? Я не знаю, это покажет будущее. Сейчас нам хорошие доходы дает биоэнергетика. Но этот бизнес конечен, потому что строится на политическом решении властей по энергетической независимости. Мы на этом заработали, но что будет дальше – неясно. То, что мы сейчас отправляем в биогазовую установку – это сельскохозяйственное сырье, и может случиться так, что потом нам скажут, что это аморально – сжигать еду, когда на планете голодает миллиард людей, и по экономическим соображениям это тоже неправильно…

– Я правильно вас понял, что вы опасаетесь в будущем не выдержать конкуренции с сельхозпроизводителями России, Украины?

– Первые ласточки появились, когда отсюда, из Западной Германии, фермеры пошли на земли бывшей ГДР. У многих моих соседей там есть земли, они их обрабатывают. У некоторых есть земли в Польше. Пока очень сложно представить себе ситуацию, при которой немецкие фермеры покинут родной ЕС и уйдут за его пределы. Но многие не исключают, что могут купить землю, например, на Украине. Многие мои коллеги уже совершают ознакомительные поездки в эту страну, чтобы присмотреться, что там происходит.

Чем больше хозяйство, тем ниже твои расходы на единицу площади земли. Я смотрю на этот вопрос так: наш главный ресурс, наше главное богатство – наша голова, наши технологии. Я сам учился для того, чтобы овладеть ими, и я хочу, чтобы мои дети учились этому же, потому что то, что мы знаем и умеем, всегда можно обратить в капитал. Когда я смотрю на Украину или Россию, то понимаю, что я снимаю по 10 тонн зерновых с гектара…

– Реально – ваша урожайность 10 тонн зерновых?

– Да. А в России и на Украине не собирают и половины этого.

– В России – почти в пять раз меньше, если в среднем.

– Ну, так вот, когда я вижу, какой там собирают урожай, я понимаю, что пока я конкурентоспособен благодаря моей урожайности, моим технологиям. Но если я посмотрю на свои расходы, необходимые для получения этой урожайности, на стоимость техники, на аренду земли, я думаю, что, возможно, не все так безоблачно. Только аренда земли доходит до 600– 1000 евро в год! А мой друг работает в Румынии, арендует там землю и платит по 80 евро за гектар. Поэтому не исключено, что будущее сельского хозяйства – на Востоке. Но наш капитал – наши знания и наши технологии.

– Но если ваш сын через какое-то время подтвердит, что хочет продолжить дело своей семьи, то каким вы видите дальнейшее развитие событий в вашем хозяйстве?

– Пока перспектива такая. Ему сейчас 15 лет. Он должен закончить школу. Потом он обязательно должен отучиться в вузе. Он обязательно должен поехать куда-нибудь и посмотреть мир – может быть, в Россию, на Украину или в Соединенные Штаты. Он должен знать, как функционирует другое сельское хозяйство, получить другой опыт, не тот, что у нас тут. Крестьянин должен видеть широкий горизонт. После того как сын посмотрит на мир, как все в нем устроено, и все-таки решит работать здесь, он придет в хозяйство как молодой специалист, и тогда мы уже решим, или я ему сразу передам хозяйство, или какое-то время мы поработаем вместе. Может быть, мы найдем способ расшириться, чтобы кто-то из нас занимался одним направлением, другой чем-то еще. Но в любом случае, когда мне исполнится 65 лет, я должен буду отдать хозяйство.

*

Мясокомбинат, на который сдает своих свиней Фридрих Хёллинг, называется Hanke – по фамилии семьи, которой он принадлежит. На входе нас встретил молодой улыбающийся человек в белом халате. Он был настолько молод, что не сразу можно догадаться, что это сам директор. Но это был он – Робин Ханке, 35 лет, хотя выглядит значительно моложе.

Предприятие основано его дедом в 1951 году. Вернувшись из советского плена, куда он попал под Сталинградом, бывший солдат решил стать мясником.

В 1976 году отец Робина перенял семейный бизнес от деда.

После смерти отца в 2004 году к руководству комбинатом приступил 26-летний Робин.

Комбинат семейный и по структуре собственности, и по сути, и по духу: в управлении заводом принимает участие мать Робина, она тоже директор, и жена тут же работает, но не полный день, так как есть маленькие дети, и сестра здесь занимается маркетингом.

Комбинат выпускает 20–25 тонн готовой продукции в неделю – это и свежее мясо в различных видах, и колбасы, и консервы, всего около 500 наименований. Работают здесь 40 человек, а всего в подчинении Робина, включая филиалы-магазины, 149 сотрудников.

– Вы директор, и ваша мама директор. Как вы делите обязанности?

– Я занимаюсь тем, что мне нравится, а мама – всем остальным.

– А что вам нравится?

– Закупки, продажа готовой продукции, разработка новых идей относительно новых продуктов, оптимизация производства.

– У кого право финансовой подписи?

– Последнее слово за мной, хотя мы с мамой оба внесены в банковскую карточку.

– Ваше предприятие по немецким меркам небольшое…

– Да, мелочовка (улыбается; он, судя по всему, вообще жизнерадостный молодой человек).

– А в чем его изюминка?

– У нас есть 17 собственных магазинов и еще 200–300 фермерских магазинчиков, в которых продается местная продукция, в том числе и с нашего предприятия.

В этот момент в кабинет, где мы беседовали, вошла дама средних лет – это была мама Робина Стефания. Она села рядом с сыном и внимательно слушала всю дальнейшую беседу, но не проронила ни слова.

– Кроме того, – продолжал Робин, – мы обеспечиваем продукцией дома престарелых, больницы, то есть общепит при крупных организациях. Кроме того, мы работаем с несколькими торговыми сетями и поставляем товар в магазины, которые находятся в радиусе 30–40 километров от нас.

– Поставки в богоугодные заведения как-то субсидируются государством?

– Нет, ничего не субсидируется. Для Германии большое значение имеет региональность продукта, в последние годы она стала очень высоко цениться. Люди хотят есть мясо, которое не проехало сотни километров неизвестно откуда и неизвестно куда. Потребители хотят знать, что свинья выросла в этих местах, здесь же была переработана. Мы удовлетворяем этот запрос, и в этом огромный плюс нашего маркетинга.

– Кто вам поставляет свинину?

– Почти вся свинина к нам идет с фермы господина Хёллинга, у которого вы только что были.

– Он ваш единственный поставщик?

– По свинине – да. Хёллинг отвозит своих свиней на бойню в 30 километрах отсюда, а я с бойни забираю полутуши и перерабатываю их здесь. Где-то по 180 свиней в неделю. Правда, когда мы делаем сезонные продукты, например у нас летом очень популярен стейк из свиной шеи, тогда мы докупаем конкретные отруба у других фермеров. Еще у меня 6 поставщиков говядины, четверо из которых находятся так близко, что если я залезу на крышу своего комбината, то могу их увидеть.

– Почему вы выбрали именно господина Хёллинга в качестве единственного поставщика свинины?

– Это было уже, наверное, лет 14 назад, я точно не помню. Мы тут вот сидели, и вдруг приехал приятный молодой фермер в чистом красивом свитере и говорит: «Я хочу продавать вам своих свиней». А у нас как раз были сложности с предыдущим поставщиком. Мы попросили этого фермера сделать первую пробную поставку – несколько голов свиней. Так все и началось. И эта история сотрудничества с фермером Хёллингом – тоже часть концепции нашего маркетинга.

– Как далеко ваша колбаса отъезжает от вашего предприятия?

– Наши собственные магазины находятся на расстоянии не больше 50– 60 километров от комбината, если по прямой. Но у нас многие сторонние потребители заказывают продукцию, и мы ее отправляем обычной посылкой по почте хоть по всей Германии. Если, конечно, эта продукция может храниться и транспортироваться вне холодильника.

– Ваша продукция дороже, чем в обычных магазинах?

– Наши продукты очень дорогие, – ответил Робин с радостной улыбкой. – Но мы продаем не только продукты, мы продаем историю. Мы можем рассказать о каждой свинье – откуда она, что она ела, как с ней обращались. Я могу рассказать историю каждого продукта, а у нас много традиционно немецких мясных изделий. Кроме того, наша сильная сторона – сервис. Вы можете позвонить мне и сказать, что вам нужно, а я привезу это вам на следующий день. Это тоже дорого стоит.

– То есть если у кого-то завтра свадьба или еще что-то, он может сюда позвонить, заказать какой-то ассортимент и ему все привезут?

– Да, все будет приготовлено, порезано и украшено. Если нужно. Просто нужно позвонить и сказать, что нужно – колбасный буфет, поросенок на вертеле, или дикий кабан, или олень. Все желания выполнимы.

– А где оленя-то брать будете?

– У местных охотников мы в год закупаем и перерабатываем примерно 500–600 диких животных, отстрелянных здесь же, в нашем регионе.

– В таком случае можно ли сказать, что основной потребитель вашей продукции – немец с достатком значительно выше среднего?

– С одной стороны, это действительно так. Но с другой стороны, есть категория не слишком богатых потребителей, которые покупают нашу продукцию по «идеологическим» соображениям – они хотят употреблять местную продукцию, им лучше купить чуть меньше, но точно знать, что именно они едят.

– И немцы готовы платить за это дополнительные деньги?

– В настоящий момент – да. В Германии за последние годы была целая серия разных скандалов, связанных с животноводством и производством мяса. И теперь люди готовы платить больше за проверенное качество. Хотя, конечно, многие по-прежнему считают каждый цент и не готовы переплачивать. Ну, пусть они едят конину из Румынии.

– Какую часть продукции вы отправляете в крупные торговые сети?

– Эта часть становится все больше и больше. Сейчас она составляет 12– 13%. Я не хочу зависеть от какого-то одного клиента, который у меня брал бы все, поэтому я работаю с самыми разными покупателями, в том числе с торговыми сетями.

– Вы возглавляете это предприятие уже 9 лет. Что изменилось на нем за прошедшее время?

– Главное, что я смог сделать и чем горжусь, так это то, что, переняв в очень молодом возрасте фирму моего отца, я ее не обанкротил. Это мое первое достижение. Большое спасибо и банку, который все это время мне доверял и давал деньги. Благодаря этому за 9 лет удалось увеличить производственные площади в 2 раза, а оборот – в 3 раза. Удалось создать многостороннюю систему сбыта, так что мы не зависим от какого-то одного клиента, о чем я уже сказал. Еще, конечно, я горжусь той командой, которую мне удалось создать. Без тех людей, которые меня окружают, я никуда не сдвинулся бы, у нас классная команда! Мы же давно как одна семья. Кого-то я забирал пьяного с дискотеки, когда он сам уже ехать не мог. Кого-то вытаскивал из полицейского участка, куда он по глупости попал. Все глупости, какие кто делает, и все трудовые подвиги – всё здесь на виду.

– Если заглянуть к вам в домашний холодильник, что мы там увидим?

– Немного колбасы, немного сыра, много мармелада, потому что мясник без сладкого не может, и много пива (улыбается).

– Колбаса-то с вашего комбината?

– Это все равно, что жене изменить. Зачем же я чужое есть буду?

Константин Лысенко

Германия

Источник: журнал «Аграрное обозрение», №1, 2014 год